Многие люди думали, что интернет сделает мир более демократичным. Что у большего числа людей и групп появится доступ к информации, а способность простых людей мобилизоваться будет постепенно подрывать концентрацию власти — по крайней мере, идея была такая.

Но реальность оказалась совершенно иной: вместо того, чтобы демократизировать мир, интернет дестабилизировал его, создав новые расслоения и одновременно укрепив структуру власти.

Об этом рассказывает социолог Джен Шрэди в своей новой книге «Революция, которой не было». Шрэди утверждает, что технологии не только не могут выровнять игровое поле для общественных деятелей, а по факту даже ухудшают положение, «создавая разрыв в области интернет-активизма». По ее словам, отличия в силах и организации ослабили рабочие движения и поддержали авторитарные группы.

Я поговорил со Шрэди о последствиях всего этого и о том, почему интернет стал еще одним политическим оружием в арсенале самых властных сил в наших обществах.

Шон Иллинг: Я думаю, что большинство людей по-прежнему считают интернет и социальные сети нейтральными инструментами, которыми могут пользоваться политические деятели со всех сторон. Это не так?

Джен Шрэди: Интернет — это инструмент, и в этом смысле он нейтрален, но, как и другие инструменты общения в прошлом, люди с большей властью, с большими ресурсами, с большей организацией смогли извлечь из этого выгоду.

Возьмите телевидение. Теоретически, несмотря на некоторые проблемы с лицензированием, любой, у кого было достаточно денег, мог купить телевизионную станцию — но на самом деле все совсем иначе.

Кажется, что интернету эта идея нейтральности соответствует больше, потому что затраты на распространение информации значительно ниже, чем на телевидении, радио или других средствах связи.

Однако, чтобы в полной мере использовать интернет, по-прежнему нужны значительные ресурсы, время и мотивация. Люди, которые могут себе это позволить, которые могут финансировать правильную цифровую стратегию, создают серьезный дисбаланс в свою пользу.

Когда стало очевидно, что цифровая революция политически опасна?

Было несколько важных изменений. 2006 год — переломный момент. Тогда у нас еще был утопический взгляд на интернет. В том году «Человеком года» по версии журнала Time стал каждый пользователь интернета. На обложке с надписью «Вы» было изображено зеркало компьютерного монитора, означающее, что вы как личность можете создавать онлайн-контент и участвовать в этой новой публичной сфере.

В то время были запущены или стали публичными многие социальные сети. В 2006 году Facebook стал доступен для широкой публики, так что это был действительно важный год для этого самого утопического взгляда.

В 2011 году произошло еще одно движение маятника, потому что это был год, когда мы увидели «арабскую весну» и все эти разговоры о революциях в Twitter и Facebook. Также было движение Indignados в Испании и растущее движение Occupy Wall Street в США. Интернет был большой частью всего этого.

Но затем все стало рушиться. Случился Gamergate и взрыв сексизма и домогательств. Был Эдвард Сноуден и откровения о масштабах глобального массового наблюдения. И затем, конечно, 2016 год — когда мы действительно перевернули новую страницу, пережив Brexit и избрание Дональда Трампа.

Но я исследовала цифровую активность в 2014 году, и мне уже тогда было очевидно — хотя многие думали иначе, — что консерваторы и авторитарные власти захватывают контроль над цифровым пространством.

Почему? Есть ли что-то присущее консерватизму, что делает его более эффективным в цифровой сфере? Или разрыв объясняется просто неравенством ресурсов?

Простой ответ заключается в том, что у консерваторов больше ресурсов и возможностей использовать их в своих интересах. Кроме того, у них есть иерархическая инфраструктура, облегчающая использование цифрового труда, необходимого для продвижения киберактивизма. Другими словами, у них, как правило, вертикальные организации, и это просто более эффективный способ распределения рабочей силы и распространения информации.

С точки зрения самой идеологии, я думаю, что в природе консерватизма есть кое-что, что облегчает продвижение в интернете. Консерваторы, как правило, сосредоточены на простых, ясных сообщениях, в частности, о свободе. Левые больше говорят об общей идее справедливости.

Консерваторы, как правило, монолитны в своих атаках, скажем, на Obamacare (реформа системы здравоохранения, которую провел президент США Барак Обама). Левые хотят разнообразия голосов. Левые, как правило, стремятся задействовать много разных людей и много разных проблем, и в результате получается более запутанное сообщение, которое сложнее донести.

Консерваторы, кажется, извлекают выгоду из своего рода мании преследования. Поскольку они представляются движением против мейнстрима, выступают «рассказчиками правды» в эпоху политкорректности, их контент распространяется быстрее в интернете, который изначально и есть площадка альтернативных новостей.

Вы отлично выразили мысль. И я думаю, что это важный момент.

Левые и правые фундаментально по-разному используют интернет? Коммуницируют по-разному?

И у консерваторов, и у либералов есть свои версии пузыря фильтров, но я обнаружила, что эти пузыри качественно очень разные. Левые заинтересованы в организации и привлечении большого количества людей: больше фотографий мероприятий, больше фотографий групп людей, собирающихся после, скажем, профсоюзного собрания или поднимающих кулаки в знак солидарности.

У правых больше внимания уделяется национальным проблемам, мемам и публикациям статей с комментариями. А мобилизации — меньше. Это радикальная разница.

Например, «движение чаепития» и другие крайне правые группы в Северной Каролине, где я проводила много исследований, гораздо больше интересуются национальной политикой, а не тем, что происходит на местном уровне. Они создают местные организации, но гораздо больше стремятся участвовать в более широкой национальной консервативной медиа-экосистеме.

С одной стороны, вести политическую деятельность в эпоху цифровых технологий легче, потому что вы можете охватить и мобилизовать аудиторию, и с другой стороны, барьер для входа снижается так, что, кажется, упрощает все.

Я согласна с тем, что хэштег-активизм сам по себе очень ограничен. Социальные движения всегда требовали больших усилий, с интернетом или без него. Даже когда хэштеги становятся вирусными, обычно за этим стоит много работы.

Говорим ли мы о движении #MeToo или других социальных движениях, действительно видно, что твиты, которые чаще репостят, те, которые захватывают воображение людей, часто принадлежат людям с некоторым статусом или знаменитостям. И чтобы этого достичь, требуется работа.

Сейчас, чтобы распространить некий хэштег, чтобы запустить широкое онлайн-движение, политической организации, у которой нет поддержки известного актера или актрисы или политической власти, нужна либо армия добровольцев, либо армия ботов, либо местная организация.

И опять же, для такой работы требуются большие деньги и ресурсы.

Считаете ли вы интернет угрозой демократии?

Это отличный вопрос. Я не думаю, что интернет представляет собой угрозу для демократии, экзистенциальную или иную, потому что я рассматриваю его в качестве инструмента — который можно использовать как во вред, так и во благо.

Но этот инструмент можно контролировать?

Я понимаю, о чем вы спрашиваете. Я думаю, что этот инструмент отражает то, что происходит в нашем обществе в более широком смысле. В конечном счете, речь идет не об инструменте, речь идет о неравенстве в нашем обществе, которое дает определенным людям преимущество перед другими. И это неравенство будет проявляться всегда, независимо от наличия интернета. Так что я не решусь сказать, что сами инструменты обладают большой силой.

Как выглядит будущее виртуальной политики? Куда мы движемся?

Что ж, если мы продолжим воображать, что цифровые технологии — это эгалитарное пространство, не задумываясь всерьез о структурном неравенстве, которое оно вызывает, то наши проблемы будут усугубляться, а разрыв в плане киберактивизма увеличится.

Было бы здорово увидеть реформированный Facebook, и было бы здорово создать некоммерческую замену Facebook с открытым исходным кодом. Я была бы счастлива участвовать в этом, и я думаю, мы стали бы намного лучше.

В конечном счете, если мы хотим, чтобы цифровые технологии были в руках людей, нам придется решать проблемы неравенства социальных классов. Это неравенство — движущая сила всех других неравенств, и мы должны его устранить.